То есть: ПОМНИ! Запоминайте и постарайтесь запомнить всё, что было с вами и со страной, всё, что вы видели, слышали, узнали, изучили, все свои мысли, чувства и ощущения, даже сны, иллюзии и ошибки, даже очертания, цвета и запахи окружающего мира!
Запоминайте всё — «перегрузить» память нельзя. Провалы памяти — это бреши в цельности и единстве нашего «я» — черные дыры в бытии и единстве общества.
Именно память, отождествляющая все наши прошлые «я» с нашим «я» в настоящий момент, сохраняет цельность нашего «я», единство и неповторимость нашей личности. Память — это мост над бездной, разделяющей temps perdu и temps présent, мост, позволяющий восстановить temps perdu, превратить его в temps retrouvé[1], позволяющий личности сохранить свое «я».
То же самое нужно сказать и о значении памяти для любого общества. Общество, не помнящее своего прошлого, не имеет его, лишено истории. Но это значит, что нет и самого общества. История начинается с письменности — с появления средства, позволяющего обществу идентифицировать свое прошлое и настоящее «я», обеспечивающего преемственность и развитие. Общество, позволяющее фальсифицировать свою историю, уподобляется преступнику, ведущему двойное существование.
На протяжении всей нашей революции — вот уже 60 лет — у нас хотят отнять человеческую и историческую, личную и общественную память и заменить это чудесное человеческое свойство каким‑то подобием «машинной памяти», начисто стираемой и заменяемой по приказу какого‑то чиновника, который решает за нас, что мы должны помнить и чего не должны, что нужно изъять из нашей истории и что присочинить. Это намерение было откровенно выражено в первом государственном гимне нашей революции, и теперь еще остающемся гимном правящей нами партии: «Du passé faisons table rase», т. е. «Из прошлого сделаем tabula rasa»[2] — сотрем прошлое, отречемся от него.
Хотят устроить такую вивисекцию нашего сознания, чтобы уничтожить наши личности, чтобы оборвать течение истории, чтобы обратить каждого из нас в автоматизированного дикаря, а все человечество — в орду автоматов.
Недаром все годы советская власть планомерно истребляет нашу интеллигенцию, охотится, как за ведьмами, за учеными и поэтами, писателями и философами, художниками и социологами, композиторами и артистами. Это методичное истребление сопровождается таким же истреблением памяти об этих жертвах, об их творениях. Мы не должны знать о существовании поэтов Гумилева и Мандельштама, писателей Бабеля и Солженицына, мыслителей Бердяева и Флоренского. От нас скрывают участь академика Н. И. Вавилова, В. Э. Мейерхольда, Даниила Хармса…
Четыре академика — Цицин, Беляев, Брежнев, Бочков — опубликовали 25 ноября 1977 года в «Правде» статью «Уроки Вавилова». В ней витиевато написано о «многогранной научной деятельности» ученого, который «отдал все свои силы советской родине», и нет в статье этих четырех каинов и намека на то, как благодарная родина обошлась с Н. И. Вавиловым, подвергла его пыткам, уморила в саратовской тюрьме и даже труп его выбросили неизвестно куда, а теперь в качестве могилы замученного ученого показывают первый попавшийся безымянный холмик.
Любопытный пример стирания памяти о прошлом — любопытный именно своей банальностью, тем, что аналогичных примеров сейчас в нашей прессе и литературе насчитываются тысячи и десятки тысяч, – попался мне недавно в книге Ирины Радунской «Аксель Берг — человек XX века»[3]. Шестая глава этой книги с многозначительным названием «Вступление в судьбу» заканчивается подглавкой с еще более драматичным титулом: «Катастрофа». Но неосведомленный читатель из текста книги Радунской не поймет смысла этих тревожных заголовков, так как речь идет в главе всего‑навсего как будто о втором браке Акселя Ивановича и о смерти его тестя. Однако здесь есть и «судьба», и «катастрофа», только «тайно, инкогнито, так сказать». А потому понять это может только тот, кто сам пережил это роковое время, кто хорошо знает эпоху — ту и нашу, держит в памяти тот, сталинский, террор и ощущает наш, брежневский, кто знает нашу цензуру и понимает невозможность для автора прямо писать о том, о чем он должен и хочет писать: одна‑единственная невразумительная фраза намеком вводит «судьбу» и «катастрофу»: «Год смерти старика Бетлинга едва не оказался роковым для Берга».
Этой фразой кончается первая книга. Вторая книга («Жизнь вторая») открывается главой «Возвращение»!
Возвращение откуда? Не сказано. Просто написано: «Чудеса случаются во все времена. Один из рассветов Берг встретил дома. Правда, не на улице Глинки, но — дома: в маленькой комнате в квартире друга и ученика Б. Н. Можжевелова».
И всё!
Поймет ли читатель «коммунистического далека», поймет ли иностранный читатель, всякий ли советский читатель поймет, что стоит за этим умолчанием, что за «тысяча дней прокатилась через жизнь Берга» с «рокового» 1937 года до «возвращения», которое автор даже не датировал, и где эти дни «прокатились»? Поймут ли, что по жизни А. И. Берга «прокатилась» волна социалистического террора, что «чудом» называет автор то, что в нашей стране невинный человек все‑таки возвратился на свободу, хотя его и лишили возможности заниматься наукой, лишили вообще работы, средств существования, лишили даже «жилплощади», и он должен был ютиться в «маленькой комнате» у своего друга? И оценят ли они второе «чудо» — что у него оказался такой друг, который осмелился его приютить!
Да, Аксель Берг — воистину человек ХХ века, советского, социалистического века, ибо только дрессированный советский человек способен после такого «чуда» сделать такую дневниковую запись: «Я кандидат ВКП(б), осуществилась моя давнишняя мечта, и я теперь буду еще лучше работать». Аксель Берг, 12 апреля 1943 г.
Наше начальство не хочет, чтобы мы читали старую советскую периодику, справочные издания и вообще «старые книги». Уже много лет, например, я не встречаю первого издания Малой советской энциклопедии; найти его несравненно труднее, чем Брокгаузовскую энциклопедию конца прошлого века, купить официально — невозможно. При Сталине в зале периодики Всесоюзной библиотеки нельзя было без разрешения получить ни одной советской газеты пятилетней давности. При Хрущеве разрешили читать старые газеты, при Брежневе — опять запретили.
В советских библиотеках существуют особые «закрытые фонды», доступ в которые закрыт порой даже для заведующего библиотекой. Там хранятся не древние книги или манускрипты, а книги запрещенные, в том числе сочинения вождей нашей партии — Ленина, Троцкого, Бухарина, Зиновьева и других.
В наших магазинах «старой книги» легче купить подшивку дореволюционной «Нивы», чем любого советского журнала 20–30‑х годов; чаще встречаются книги, изданные до революции, чем советские довоенные издания. В тех же довоенных изданиях, которые попадаются в магазинах или в библиотеках, мы чаще всего обнаруживаем следы нагло вырезанных вступительных статей, выскобленных фамилий редакторов, авторов предисловий или примечаний.
У нас существует несколько печатных версий произведений, изготовленных после смерти их авторов, таких как очерк Горького и поэма Маяковского о Ленине.
Точно так же мы обращаемся и со всей мировой культурой и историей. Перед лицом всего мира мы объявили не существовавшими Будду, Иисуса Христа, апостола Павла… Мы разрешали, отменяли и снова разрешали законы Менделя. В советском академическом издании «Истории французской литературы» не назван писатель Марсель Пруст; в 1970 году запрет с имени Пруста был снят, но под запретом остались Дос Пассос, Селин, Говард Фаст и др.
Мы фальсифицируем всё прошлое (как, впрочем, и настоящее) — от царя Хаммурапи до Н. С. Хрущева. Причем фальсифицируем перманентно. Советские люди сегодня не должны помнить, что говорили и писали мы сами о себе и о мире вчера. У нас нет прошлого, у нас — сегодняшняя версия прошлого. А помнить вчерашнюю версию прошлого уже есть государственное преступление. У нас оценки, мнения, теории, гипотезы меняются по команде — единовременно и единообразно. Вчерашние оценки, мнения, теории, гипотезы не только ревизованы — они запрещены, их как бы и не было вовсе. Но если прикажут — их снова извлекут на свет Божий, а сегодняшние оценки, мнения и т. п. станут не бывшими.
Такое гибельное положение обязывает каждого фиксировать, хранить в памяти, передавать детям изустно или письменно правду о том, что было с нами на самом деле, обо всем, чему мы были свидетелями, в чем мы были участниками и соучастниками, хотя бы и подневольными.
Temps perdu (фр.) — «утраченное время»; temps présent (фр.) — «настоящее время»; temps retrouvé (фр.) — «обретенное время». ↑
Tabula rasa (лат. «чистая доска») — философский термин, означающий сознание человека, не располагающего знаниями. Прим. ред. ↑
И. Л. Радунская. «Аксель Берг — человек XX века», М., Молодая гвардия, 1971. Прим. ред. ↑