И здесь тайная полиция

Уже в самые первые дни моего пребывания в школе санинструкторов дала о себе знать тайная полиция, причем самым неожиданным образом. Четвертого октября во время перерыва между занятиями меня вызвали в какую-то комнату, и неизвестный мне лейтенант прямо и без околичностей предложил мне стать секретным сотрудником, т. е. осведомителем и доносчиком.

Этого я никак не ожидал и психологически к такому предложению не был подготовлен. Я, разумеется, никому не говорил о моем аресте (и формально не обязан был никому говорить, поскольку я по суду был оправдан, — на этот предмет я был проинструктирован еще своим защитником), но по молодости и глупости не ожидал, что «они» «оказывают доверие» первому встречному: мне как-то казалось, что я от таких ситуаций застрахован, что «их люди» — какие-то особенные люди, а выходило, что и с этой, так сказать, противоположной стороны, никто не застрахован от внимания нашей тайной полиции, ни один советский обыватель. Оказывается, и здесь дело вовсе не в доверии, а в страхе и сомнительной выгоде.

Я, вероятно, очень растерянно и беспомощно пролепетал, что не чувствую себя готовым для такой «работы», попросил времени на размышление и вышел из этой комнаты-ловушки в совершенном отчаянии.

К счастью, следом за мной туда вызвали Сашу Горного. Он тоже вышел в отчаянии и тоже с обещанием «подумать». Мы стали «думать» вместе и придумали так об этом и сказать полицейскому ловцу человеческих душ: мы-де посоветовались друг с другом и нашли, что для этой «работы» не годимся. Когда я на следующей перемене с самым наивным и невинным видом изложил это лейтенанту, тот матерно выругал и меня и — заочно — Сашу Горного, за то, что мы «рассекретили» его секретные переговоры с каждым из нас! И отступился. Но мы так и не узнали, кого же удалось завербовать этому нехитрому вербовщику, хотя мы запомнили нескольких людей, входивших в эту комнату.

Это событие, само по себе не имевшее никаких практических последствий, было важнейшим в развитии моего представления о секрете власти, о структуре, методах и приемах работы нашей тайной полиции. Даже Таганка не раскрыла мне того, что никто в нашей стране не застрахован не только от ареста, но и от сотрудничества с тайной полицией. Это — сторона нашей жизни, о которой, кажется, никто серьезно не писал до Солженицына и которая очень многое определяет в успехах советской власти.

Я понял, что мне повезло, что другим увильнуть от этого сотрудничества может оказаться несравненно труднее, что иногда — и, может быть, очень часто — такое увиливание бывает опасно для служебного положения, свободы и даже жизни человека, которого тайная полиция почтила своим «доверием». Суть-то заключается в том, что все население Совдепии головой выдано тайной полиции, которая вольна с любым обывателем делать решительно все, что ей заблагорассудится, так как она всевластна и для нее нет никаких законов и ограничений — она может как угодно шантажировать человека, давить на него любыми средствами, увольнять его с работы и продвигать по служебной лестнице, вызывать в любое время на допросы и угрожать чем угодно, приводить в исполнение любые угрозы и не только сочинять на него любые «дела», но и без всяких официальных «дел» бесследно «убирать» людей.[1]

Я задумался над тем, как велик штат тайных осведомителей при таких облегченных условиях вербовки, и пришел к правильному выводу, что штат этот, должно быть, насчитывает миллионы людей на всех социальных уровнях нашего общества, что в каждой конторе, в каждом цехе, в каждой больнице и в каждом учебном заведении, в каждом армейском подразделении и каждом колхозе тайная полиция имеет своих осведомителей и ими могут оказаться люди самые неожиданные: академики и герои, красноармейцы и дипломаты, студенты и рабочие, учители и санитары, писатели и вахтеры, художники и сталевары, пастухи и машинистки…

Словом, система тайных осведомителей пронизывает все советское общество и тем самым не только обеспечивает начальство очень полной информацией о состоянии умов, настроениях, надеждах и тревогах этого общества, но также в самой потенции предотвращает самую возможность образования подлинного общества и общественного мнения в советском государстве, общества в европейском смысле этого слова — как некоего естественного, живого, самодеятельного организма, функционирующего независимо от власти, воли и намерений правительства, общества, которое определяет деятельность своего правительства и сменяет правительство без гражданских катастроф и потрясений в тех случаях, когда общество перестает доверять правительству.[2]

У нас, благодаря массовому политическому террору, начавшемуся буквально в день Октябрьского путча и продолжающемуся по настоящее время (а мы так к нему привыкли, что только всплески его, так сказать, террористические протуберанцы, принимаем за «массовый террор», простой же террор и за террор не считаем), и глобальной пронизанности нашего общественного и частного быта агентами тайной полиции, нет и не может быть такого европейского независимого общества, а есть зато независимое правительство, которое через агентуру тайной полиции, пользуясь всеобщим ужасом, формирует и определяет мысли и чувства, настроения, страхи, предрассудки и иллюзии того социума, который официально называется «социалистическим обществом».

Таков вроде бы безотказный механизм нашей «народной» власти, открывшийся мне в октябре 1941 года благодаря оплошности какого-то незадачливого мелкого полицейского чина.

И величие гражданского подвига Солженицына и Сахарова, Алика Гинзбурга и Паши Литвинова состоит в том, что эти люди нашли в себе силы преодолеть тотальный ужас и начать борьбу за гласность, которая является безусловно необходимым и, может быть, единственно возможным оружием в борьбе с этим механизмом власти в безгласном обществе, где даже сами враги режима бывают вынуждены служить его охранителями.

  1. После войны, может быть, даже после смерти Сталина, мне рассказали такую печальную историю, иллюстрирующую всемогущество нашей тайной полиции в области принуждения к сотрудничеству с ней частных лиц, совсем не стремящихся к этому сотрудничеству и даже избегающих его. — Одна молодая и интересная женщина не то хлопотала за своего арестованного мужа, не то просто добивалась разрешения посылать ему посылки в лагерь, — но только на нее обратили «там» внимание. Ей предложили «сотрудничать», она отказалась. Ей пригрозили увольнением с работы и уволили, она осталась с ребенком без средств к существованию. Ей снова предложили и намекнули, что она не только получит работу, но и участь ее мужа будет облегчена, и хотя прямо ее не сказали, что он будет освобожден, но она поняла это так и согласилась «сотрудничать». Внимание на нее, как оказалось, обратил на нее сам Лаврентий Павлович Берия, который, по слухам, был большим ценителем женской красоты. А потому эту женщину взяли на работу прямо в штат КГБ, дали большое жалование, разрешили переписку с мужем и посылки, и муж писал, что есть надежда на пересмотр дела. А между тем жена вынуждена была стать любовницей Лаврентия Павловича, и с этого момента она стала понимать, что она пропала, что скоро она надоест всемогущему владыке тайной полиции, и тогда ее просто «уберут», т. е. физически уничтожат. Теперь она думала только о том, как спасти своего ребенка. Ребенка согласились взять на воспитание не то родственники, не то друзья, а женщина вскоре бесследно исчезла. (прим. автора)

  2. Позже я убедился, что мое представление о всеобщей пронизанности нашего общества полицейским шпиками вовсе не фантастично. Я узнал, например, что в каждом ресторане и даже в каждом зале ресторана в норме должен сидеть такой тайный осведомитель, которому казна даже отпускает какую-то мелочь на ресторанные расходы, чтобы он во время дежурства делал вид, что смакует овощной салат или потягивает бутылку пива. Оказалось, далее, что в каждом театре, и опять-таки чуть ли не в каждом ряду, есть бесплатные места для тех же сотрудников, которые, таким образом, держат под контролем весь зрительный зал (однажды мне довелось пройти в театр по такому «служебному» билету на «Федру» во французской постановке, тогда как простые смертные простаивали ночи, чтобы попасть на спектакль, а мне этот билет достался шутя от человека, которому просто пришло в голову продемонстрировать свое «могущество» перед знакомыми дамами). В каждом поезде есть бригады полицейских в плацкартном вагоне, купейном вагоне и мягком вагоне — государство не жалеет средств для сохранения «морально-политического единства» власти и «народа». (прим. автора)