В то лето я впервые приобщился к волнениям общественной жизни. В Заполярье потерпел аварию дирижабль «Италия» под командой Умберто Нобиле. Ему на помощь вылетел Амундсен, пленявший мое воображение герой двух полюсов, и пропал без вести. Спасать их был отправлен советский ледокол «Красин». Газеты ежедневно сообщали подробности этой полярной драмы, и я вместе с дачными соседками нетерпеливо ждал газет, которые мама привозила из Москвы (никакого радио не только на даче, но и в Москве, разумеется, и в помине не было). С тех пор вот уже полстолетья я ежедневно нетерпеливо дожидаюсь газеты, хотя уже давно читаю ее совсем не с тем доверием, как летом 1928 года, даже наоборот — с совершенным недоверием, искусно дешифруя то, что стандартно искажается нашими «бандитами пера», как назвал советских газетчиков и журналистов Зяма Паперный[2].
Но тогда я верил всему и читал взахлеб о подвигах моряков ледокола и летчиков Чухновского и Бабушкина, предвещавших бум и блеф с «челюскинцами», «папанинцами», Чкаловым, Осипенко и остальными «сталинскими соколами» и соколихами.
Я негодовал на Нобиле, считал его очень плохим человеком и горевал об Амундсене. Негодование мое было внушено нашими газетами. Газеты же поносили Нобиле потому, что тот был представителем фашистской Италии, и его неудача была как бы поражением фашизма, а успехи наших моряков и летчиков — торжеством коммунизма. Это и было тем «уменьем» «за каждой мелочью революцию мировую найти»[3], которое требовала партия от советской литературы и публицистики. Точно так же в свое время советские приключенческие журналы противопоставляли удачливого Амундсена незадачливому Р. Скотту, погибшему на обратном пути от Южного полюса: мы не Амундсена любили — мы ненавидели «английский империализм», а Скотт был англичанином. И по коммунистической морали и логике следовало радоваться несчастью английского исследователя.
Что первично? Что вторично? Обыватель исконно склонен к такому готтентотству или наш режим и партия ему такие дикие представления навязали? Не знаю. Но только рассуждения подобного рода у нас имеют широчайшее распространение. Взять хотя бы наше нынешнее «космическое соревнование» с американцами.
У американцев было две крупных аварии: одна на тренаже, другая с полетом «Аполло-13», первая сопровождалась человеческими жертвами. У нас официально объявлены тоже две аварии (сколько было необъявленных — мы не знаем): в одной погиб Комаров, а в другой — экипаж из трех человек. В последнем случае причина катастрофы была явно политическая: американцы нас обгоняли, а нам все еще хотелось покричать о своем если уж не превосходстве, то хотя бы «равенстве». И вот по приказу политических руководителей в двухместный корабль, из которого выносятся «лишние» предметы, запихиваются без скафандров три космонавта (для скафандров места не оставалось!). На обратном пути кабина корабля разгерметизировалась и космонавты погибли. Услужливая техническая комиссия после «установила», что авария произошла «по вине космонавтов» — не могли же они официально погибнуть по вине Брежнева или Суслова!
Ну, а реальные руководители полета? Что грозило им в случае отказа выполнить гибельное распоряжение кремлевских владык? Тогда, в 1971 году, самое большее — отстранение от работы. Они пожертвовали чужими жизнями.
В связи с гибелью трех космонавтов мне вспомнился «научно‑фантастический» опус какого‑то совписа, сочиненный еще «на заре космической эры», когда мы как будто опережали американцев и хотели уверить себя и весь мир, что так и будет продолжаться вечно. Опус этот я слушал по радио. Его коллизия сводилась к такой схеме: идет какой‑то «энный» (как говорят математики) год «космической эры». Вокруг Земли летает гигантская советская космическая станция, на которой размещены лаборатории, ремонтные мастерские и ракетодромы. На станцию прилетает американский (буржуазный!) космический корабль (ради политической рекламы автор опуса допускает, что в «энном» году еще сохраняется кое‑где капитализм!). Американцы хотят лететь на Марс или еще куда‑то. Наши ученые и космонавты объясняют американцам, что «погода», что ли (хотя какая «погода» в космосе?), неблагоприятная, лететь опасно, лучше подождать… Но американцам некогда, они и так отстали от совдепов, им нужны рекорды, они просят совдеповцев запустить их корабль с советского ракетодрома. Их запускают. А через какой‑то срок принимают от них сигнал бедствия. Совдеповские космонавты самоотверженно летят спасать незадачливых американских рекордсменов.
Вот эту‑то чушь и вспомнил я, когда погибли Пацаев, Волков, Добровольский, посланные на гибель во имя престижа совдеповского начальства.
И еще другое вспомнил — статью в газете французских коммунистов L’Humanité, которую я читал летом 1969 года, когда первые люди готовились высадиться на Луне. Этими первыми людьми были американцы. Но в соответствии все с той же странной моралью автор статьи считал нужным объяснить, что успех американцев вовсе не есть успех, а отставание совдепов не есть отставание: просто американцы гонятся за рекламой и потому рискуют жизнями людей; совдепы же бережно относятся к людям и не хотят подвергать их риску; они достигнут больших научных результатов, посылая на Луну автоматические аппараты.
Что до нашей заботы о жизни людей, то отмечу такую мелочь: часто приходится читать в газетах о спасении советскими моряками иностранных кораблей, но ни разу — о спасении иностранцами наших. А так как наши корабли тоже, должно быть, терпят иногда аварии, то возникает подозрение, что нашим морякам запрещено обращаться за помощью к иностранцам: наши владыки полагают, что это унизит наш престиж. Нужно гибнуть молча, если нельзя самим выпутаться из беды. По крайней мере, от военных моряков Сталин требовал гибели вместе с кораблем, в парадной форме, под звуки личного гимна генералиссимуса:
Нас вырастил Сталин на верность народу,
На труд и на подвиги нас вдохновил…
Так или почти так это изображено в кинофильме Всеволода Вишневского и Ефима Дзигана «Мы из Кронштадта». Думаю, что схему этого сценария едва ли не сам Сталин и предложил этим «мастерам культуры». Подобную программу Сталин довольно последовательно осуществлял во время и после войны, когда он отказался от услуг Международного Красного Креста, а потом расправился с миллионами «предателей», как он именовал людей, оказавшихся в немецком плену. Он хотел, чтобы все умирали как один «за власть Советов». В точности как в одной антисталинской песенке, сочиненной, правда, уже после смерти Сталина:
Утром вызывают меня в Особотдел:
«Что же ты, паскуда, вместе с танком не сгорел?»
А я им отвечаю, а я им говорю:
«В следующей атаке обязательно сгорю!»[4]
В космическом соревновании была еще одна подробность: у американцев были десятки, если не сотни неудач — то отложат полет из‑за каких‑то неполадок в механизмах, то взорвут автоматический спутник в воздухе, потому что тот полетел не по той траектории, то уже в полете откажет какая‑то аппаратура…
Не то у нас. До осени 1977 года, если верить нашим газетам, у нас не было никаких неполадок, кроме двух объявленных аварий, зато со смаком афишировали наши газеты «очередные неудачи» американской астронавтики. Это был как бы периодический отдел сатиры и юмора под таким стандартным заголовком. И на обывателя это действовало неотразимо. «Ну, каковы ваши хваленые американцы?!» — спрашивала меня Л. Э. М. «Опять твои американцы обосрались», — говорила другая дама. «Уж лучше бы они молчали», — говорила третья…
Наши удачи относились за счет достоинства нашего государства, американские неудачи — за счет недостатков капитализма, как в 1928 году неудача экспедиции Нобиле была отнесена к недостаткам фашистской Италии.
Когда я говорил своим знакомым, что, может быть, у нас тоже откладываются запуски космических аппаратов из‑за неполадок, мне отвечали: «Может быть, но мы об этом не пишем, потому что не надо хвастать заранее». Когда я возражал, что это не хвастовство, а признак свободы информации в Соединенных Штатах, мне отвечали: «Ну и дураки они. А зачем она, свобода‑то? Только для срама».
Но время шло. Наше отставание становилось все более очевидным, и до обывателя стало доходить, что свобода информации не так уж вредна, а социализм не всегда и не во всем лучше капитализма. Я больше не слышу иронии по адресу «моих американцев»; даже газеты наши при «очередных неудачах» буржуев вместо крикливых заголовков и остроумных комментариев ограничиваются короткими справками.
А ведь газетная практика, которой мы до сих пор придерживались, была завещана нам самим Лениным: «Надо добиваться ежедневно хоть маленьких успехов (можно сказать: ежечасно, если дело идет об одном городе), поддерживая, во что бы то ни стало, „моральный перевес“»[5]. Это писалось в преддверии и по поводу предстоящего вооруженного путча, но ученики справедливо распространили этот завет учителя на все сферы общественной и государственной жизни. Если вдуматься в это апостольское указание, то станет ясно, что оно по существу невыполнимо. Что значит «надо добиваться» — благое пожелание или непременное условие? Если первое — то это трюизм: кто же не хотел бы ежедневно и ежечасно преуспевать в своем деле? Но если это условие, то оно невыполнимо. И остается только третье — делать вид, что это невыполнимое условие все‑таки выполняется. Мы этим и занимаемся все годы существования нашего государства. Выдаем черное за белое, говорим об успехах даже тогда, когда у нас сплошные неудачи.
Существует даже анекдотическая формула такого советского «успеха»: Хрущев и Эйзенхауэр состязались в беге. О результатах советская газета сообщила так: «Председатель Совета министров СССР отлично шел всю дистанцию и пришел к финишу вторым, президент США бежал вяло и пришел предпоследним». Но это еще не худший вариант нашего изложения событий.
В 1928 году успех советского ледокола был бесспорен, бесспорен был и провал фашистского аэронавта. Газеты трубили славу «Красину», и это означало позор для Нобиле. А через четыре года мы пригласили генерала Умберто Нобиле помогать нам в дирижаблестроении, и это повергло меня в изумление.
Использование нами иностранных специалистов само по себе не было для меня новостью. Еще Петр Великий обратился к «немцам», когда захотел вывести Московию из состояния дикости. Мне с детства в школе протрубили уши воплями об отсталости царской России. Сталин авторитетно подтвердил, что Россия была «отсталой страной». «А отсталых бьют», — назидательно писал Сталин. И Россию «били», по утверждению Сталина, «монгольские ханы», «турецкие беки», «шведские бароны», «немецкие рыцари», «польские паны»[6] — словом, несть числа тем, кто бил Россию за отсталость. Поэтому и советская власть использует иностранных специалистов, чтобы покончить с этой «вековой отсталостью». Неожиданным было то, что «плохой» Нобиле оказался достаточно «хорошим», чтобы помогать нам. После Второй войны оказалось, что «фашист» Нобиле избран в парламент по спискам итальянских коммунистов.
Песня «Марш авиаторов», 1923 г., слова П. Германа, музыка Ю. Хайта. Прим. ред. ↑
З. С. Паперный. Из пародийного романса, сочиненного на мотив «Кирпичиков». Героями романса являются общественные обвинители на процесс Синявского–Даниэля З. С. Кедрина и А. Н. Васильев. Прим. ред. ↑
А. И. Безыменский. «О шапке», 1924. Прим. ред. ↑
Переделка песни «Любо, братцы, любо» из кинофильма «Александр Пархоменко» (1942). Прим. ред. ↑
В. И. Ленин. «Советы постороннего», ЛЕНПСС5, т. 34, с. 383. Курсив в тексте — Ленина. Прим. ред. ↑
И. В. Сталин. «О задачах хозяйственников», речь на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 г. Прим. ред. ↑