Дворцовые перевороты — в нашей национальной традиции. Как, впрочем, и Смута. Об этом рассказывает первый и единственный русский национально-исторический роман «Капитанская дочка». Два способа сменять слабые деспотические правительства, которые тоже национальны в чередовании крутых Иванов и слабоумных Федоров. Одни и те же причины порождают одни и те же следствия. В ХХ-ом веке, как и в веке XVIII-м.
Переворот 14 октября 1964 г. был не первым в московском Кремле со времени возвращения туда правительственной резиденции. Интернационалисты-большевики оказались до жути национальны в использовании исконно русских форм политических преобразований — и Смуты, и заговора.
Смуту спрятать нельзя. Она названа европейским словом «революция» и прогремела на весь мир. Заговоры и дворцовые перевороты до времени удавалось сохранять втайне от толпы и историков. Объявлялись результаты. Как они достигались — государственная тайна. Верховный главнокомандующий Республики Троцкий — агент империалистов; глава правительства Рыков — враг народа; Киров убит по заданию Зиновьева и Каменева, и те в этом сознались; Куйбышев, Орджоникидзе, Жданов внезапно умерли; Рудзутак, Коссиор, Чубарь, Постышев, Вознесенский, глава государства Подгорный — просто ушли в небытие… Раньше были гвардейские роты, преображенцы, семеновцы. Нынешняя техника нам неизвестна.
Шла борьба лиц, как и при смене Бирона, Миниха, Воронцовых… С какого-то времени, как и в XVIII-м веке, борьба лиц из окружения несменяемого диктатора: «ждановцев», «маленковцев», «бериевцев» и т. п.
Они боролись за влияние на Сталина, но похоже, что мало кому удавалось влиять на этого недоверчивого правителя. Скорее — он сам искусно натравливал одних своих сообщников на других.
Наконец он пал. Пал от старости или от рук своих сообщников, которые, спасая себя от очередного жертвоприношения, сумели его опередить («дело врачей» должно было смести Берию, Молотова, Кагановича, а может, и остальных засидевшихся на теплых местах старых «соратников», которым Сталин уже подобрал смену в лице Суслова, Брежнева, Косыгина и других фигур второго плана). Этого мы доподлинно не знаем, хотя версия Авторханова о заговоре весьма убедительна.
«Большой террор» кончился, врачей выпустили, Сталина разоблачили — это свидетельство в пользу переворота. Это уже не просто смена лиц. Тут можно говорить по делу: мы начали (или хотели начать) новый НЭП, а может быть, и нечто большее…
Но приемы старые: Берия расстрелян, Маленков понижен. За что? — Говорили, что Берия, кроме других преступлений, плохо отзывался о Сталине, хотел распустить колхозы. Но эти два «преступления» ставят в заслугу Хрущеву и Горбачеву! Маленкова в 1955-м году обвинили в неуважительном обращении с министром Молотовым, а еще через два года за сговор с Молотовым Маленкова отправили в Казахстан…
В 1957-м году произошел двухактный, инвертированный переворот: в первом акте «соратники» попытались устранить Хрущева; во втором — Хрущев устранил «соратников». На поверхности опять: большие перемены в составе правителей, невразумительные объяснения и интереснейшие слухи…
Слухами жить нехорошо. А если ничего нет, кроме слухов? А если слухи правдоподобны?
А слухи были, что «соратников» по 1953-му году запугал радикализм Хрущева (которого тогда почти все звали «Хрущом»). Они отстранили его от руководства, назначили министром сельского хозяйства и практически держали под домашним арестом. — Это первый акт. Акт второй — по слухам: Фурцева ухитрилась собрать членов ЦеКа на пленум, а маршал Жуков «предложил» им от имени армии поддержать первого секретаря.
Результат реальный: из Президиума ЦеКа выведено семь человек (Булганин, Ворошилов, Каганович, Маленков, Молотов, Первухин Сабуров), Хрущев на какое-то время стал фактически единовластным диктатором. Официальное объяснение: в ЦеКа обработалась «антипартийная группа» («фракция»), в которую вошли «Маленков, Каганович и Молотов и примкнувший к ним Шепилов», Эта хорошо ритмически организованная фраза вошла в сатирическую песенку тех лет, породила выражение: «На Шепилова» (что означало примкнуть в качестве третьего собутыльника к двум выпивохам) и переделку популярной песенки Окуджавы «Зачем вы Ваньку-то Морозова…» в сатирические куплеты: «Зачем вы Клима Ворошилова…»
И урок политической арифметики: 3=7.
Так сорвалась первая попытка остановить десталинизацию.
Но сталинисты представляли силу и власть: без малого 18 миллионов, составлявшие правящий класс, рожденный революцией, выпестованный Сталиным. Они занимали почти все командные должности — от начальника первого отдела в самой ничтожной конторе до секретаря ЦеКа по вопросам идеологии М. А. Суслова. А Хрущев не смел опубликовать даже свой собственный доклад о Сталине и боялся последовательных противников Сталина больше, чем его поклонников. К тому же его умело науськивали то на Пастернака, то на Эрнста Неизвестного…
Оттепель закончилась 14-го октября. Хрущева сняли те люди, которых он посадил на места исключенных «фракционеров» 1957-го года, — Суслов, Шелепин, Брежнев, Подгорный, Косыгин и примкнувший к ним Анастас Иванович Микоян, незадолго до того неразумно обиженный Хрущевым.
Заметим: победители не поделились властью со своими неудачными предшественниками 1957-го года. Это тоже наша традиция, отличающая нас, скажем, от китайцев.
Я понял, что это — ресталинизация, и ждал «большого террора». Надо мною смеялись Женя и Саша. Я говорил выше о слухах. Но ведь иногда их генерирует сама власть, ее тайная полиция. Последыши распустили слух, что Хрущ развалил экономику, и только поэтому его сняли. Это рассказал доверчивому Исааку Осиповичу какой-то кагебешник «по секрету», и тот поверил.
Слухам нельзя верить! Даже и правдоподобным. Надо искать, кому они выгодны. Выгодные слухи — тоже мощное средство обработки мозгов в руках полицейского аппарата.
Экономика была в развале все годы советской власти, и это в общем мало смущало наших правителей. Для пущей убедительности некоторое время (может, год, а может, — два) поговорили о какой-то «косыгинской реформе». В чем состояла эта реформа — никто нам не объяснял, известно только, что Косыгин был верным сталинцем — наркомом с 1939-го года, зампредом Совета министров, членом сталинского Политбюро и Президиума, и когда о реформе замолчали, незадачливый реформатор остался главой правительства. А вот ресталинизация развертывалась в стране очень успешно. Недаром последующие 20 лет номенклатура старалась восстановить «доброе имя» покойного диктатора. Недаром все оппозиционные режиму силы свели, как будто, все свои усилия к борьбе за антисталинские решения двух хрущевских съездов. Только об этом и писали в своих призывах Якир и Красин. Об этом и обе пущенные тогда в самиздат книги Солженицына: «Раковый корпус» и «В круге первом». В этих книгах, в отличие от «Архипелага», как будто нет ничего антисоветского. Они прежде всего — антисталинские. Но последыши знали, что полное разоблачение Сталина означает полное разоблачение всей системы. «Сталин — это Ленин сегодня» — не лозунг, а истинная правда. Это последыши поняли раньше и лучше всех.
Я был неправ: «большой террор» не возобновился. Давление времени (как говорил Шекспир) изменилось. Шолохов сокрушался, что теперь нельзя самосудом на улице растерзать таких «контриков», как Синявский и Даниель. Но ничего не поделаешь: «Не та эпоха. Хочешь, нет ли, а не та».
Для «большого террора» нужен «перекопский энтузиазм». Это тоже, видимо, понимали последыши.
Впрочем, на первых порах хватало и умеренного террора: против евреев (на которых уже привыкли сваливать все беды) и недовольных, которых с евреями охотно отождествляют. Умеренный террор — такой же безжалостный и такой же циничный: людям приписывали уголовные преступления, следователи «лепили», как и прежде, «дела», избивали подследственных руками и ногами уголовников; устраивали «конвейерные» допросы, сажали в боксы площадью в квадратный метр, держали сутками под ослепительным светом. А судьи «лепили» сроки, указанные шефами еще при аресте …
Арестовывали за крохотные демонстрации с участием трех-пяти человек за нарушение уличного движения; за перепечатку нелегальной литературы, списка которой никто никогда не объявлял; иногда арестовывали просто за прочтение. Так, математика Бурмистровича в конце 60-ых годов отправили на пять лет в каторгу за хранение самиздата, хотя «зубров», вроде академика Сахарова или Солженицына, долгое время не трогали.
Успех, казалось, был обеспечен, и можно было не спешить.
Но что-то изменилось внутри страны и вовне. Когда-то любой шаг советского правительства получал оправдательную интерпретацию у передовой интеллигенции, зарекомендовавшей свою передовитость еще в царские времена; вызывал энтузиазм у интеллигенции западной. Даже расстрел царской семьи. Даже взрыв храма Христа Спасителя.
Теперь революция явно исчерпала все свои возможности, сделала гораздо больше того, что ей предписано было сделать. Наступало время расплаты за содеянное. Время, отсроченное Лениным в 1921-м году введением НЭПа. Время, отсроченное Сталиным в 1939-м году, когда он с Гитлером развязал Вторую войну. Теперь, через 50 лет, вспомнили царскую семью. Вспомнили Храм. Начали вспоминать все. И ничему не находилось извинения.
Очевидно, не только для людей, но и для идей приходит время жить и время умирать. Во второй половине XX-го века пришло время умирать идее социальной революции.
Как определить и кто знает, почему рождаются и умирают идеи?