Глава 18

Процесс Красина и Якира показал превосходство Андропова над Семичастным, дал еще кое-какие мелкие выгоды, но не решал проблемы в целом, а более имел значение агитационное. Так сказать, текущего, частного террора тоже было недостаточно. Большее значение, по-видимому, придавал сам Андропов другому своему смелому мероприятию — изгнанию недовольных из страны. Это должно было «очистить» Совдепию не только от активных диссидентов, вроде Литвинова и Вольпина, но и от некоторой массы сочувствующих им людей.

Такой способ духовного оскопления страны уже был использован Лениным по окончании Гражданской войны: преодолев сопротивление военное, большевики очередной своей задачей ставили преодолеть духовное сопротивление. Ленин решил изгнать хотя бы частично духовную элиту — и изгнал! Около полутораста человек одноактно, а остальных — «в индивидуальном порядке». Так оказались в эмиграции Бунин и Рахманинов, Бердяев и Бенуа, Франк и Сомов…

Но тогда была объявлена «диктатура», ее даже воспевали поэты. Тогда интеллигенция была сплошь «буржуазно-дворянской». Теперь о диктатуре вслух говорить не принято, а интеллигенция теперь «народная». Андропов придумал: будут не «высылать», как при Ленине, а «отпускать», и не «интеллигентов», а «евреев».

Евреев славяне не любили исстари, именовали обидным слевом: «жиды», избивали в массовых погромах еще со времен Владимира Мономаха («Кияне же разграбиша дворъ Путятинъ тысячского и идоша на Жиды и разграбиша я», — свидетельствует Московский летописный свод о событиях 1113-го года). С тех пор евреев у нас гнали и избивали при московских великих князьях, царях, петербургских императорах (несмотря на попытку Павла уравнять их в правах с другими народностями), и только советская власть на протяжении первых десятилетий их охраняла и им даже покровительствовала. С началом войны власть сама включилась в борьбу с евреями, и эта поддержка подняла современную могучую волну антисемитизма.

Таким образом, Андропов достигал сразу нескольких целей: избавлялся от какого-то числа недовольных нашим режимом людей и усиливал ненависть населения к «жидам», которые таким легким способом отождествлялись с диссидентами. При этом нельзя исключить, что и сами наши власти к этому времени не уверовали в свой собственный миф о «жидах» как источнике всех наших неприятностей:

Царь-колокол не звонит поломатый, 
Царь-пушка не стреляет, мать-ети!
И ясно, что евреи виноваты,
Осталось только летопись найти,

— как сказано у одного русско-еврейского поэта…

Исходя из этих двух целей, Юрий Владимирович, независимо от национальности «отъезжанта», выпускал всех только в Израиль.

Кампания по выдворению недовольных была начата с таким искусством, что долгое время все, в том числе и сами евреи, были убеждены, что это они «нажали на советскую власть и заставили ее их отпускать. Пока в 1980-м году мы не оборвали резко волну эмиграции, когда она достигла своего пика (в 1979-м году выехало более 50 тысяч человек).

Видимо, власти не ожидали такого успеха, хотя с самого начала они регулировали этот процесс, устраивая своеобразные «фильтры», при помощи которых полиция по своему усмотрению одних выпускала, других задерживала. Иввестных диссидентов: Вольпина, Литвинова, Бродского, Манделя и др. — отпускали без проволочек, их даже подталкивали к отъезду. К основной массе применяли своего рода «принцип неопределенности»: заранее нельзя было предвидеть, кого отпустят, а кого задержат. Моего Вову продержали в отказе около двух лет, а его приятеля Сережу Рузера —около десяти. Такая непредсказуемость, обрекавшая человека на нервотрепку и нищету, у многих отбивала охоту подавать заявление на выезд.

Да и вообще — эмиграция сопровождается и до сих пор такими издевательствами и ограблением, что это нужно считать местью тем, кто осмелился уехать на свободу, запугиванием тех, кто на такой шаг еще не осмелился.

Начинается с подачи документов. Одних манежат, других торопят. Тот, кто ждет, пребывает порой годами в «подвешенном состоянии». Но вдруг пришло разрешение. Тогда — за 10 дней, как Чернявскому и Вике Раскину, — распорядиться всем тем, чего взять с собой не можешь,— квартирой, мебелью, книгами, картинами, машиной, музыкальными инструментами и т. п.; собрать всё, что можно взять.

Случалось, что «отъезжанту» давали отсрочку — Вове из-за родов жены, Мельчуку из-за болезни сестры. Но чаще бывало другое: тайная полиция запугивала «отъезжанта», так что тот, бедный, выскакивал досрочно, в одном костюмчике, оставляя на произвол судьбы все свои вещи (так поступили с Левой Гениным, Димой Сегалом, Вайлем, Г. Фрейманом).

Но и без такого сверхкомплектного запугивания «отъезжантов» грабят самым бессовестным образом, причем с каждым годом ограбление усиливается. Человек, переезжающий из СССР в другую страну на постоянное жительство, не имеет права взять с собой большей части своего личного имущества: строго ограничено даже число штанов и рубашек, которые он может увезти. Многих вещей он вообще не может взять. Даже и в одном экземпляре.

Практически исключаются драгоценные камни, золотые и серебряные изделия (Полине не разрешили взять даже серебряную ложку, подаренную ее учительницей). Другие вещи можно брать только низкого качества: нельзя везти старинный фарфор, но нельзя и везти хороший современный (так наз. костяной фарфор Ломоносовского завода), так что я не мог послать своим внукам по кофейной чашке; рояли и пианино можно везти только советские; нельзя везти произведения искусства, хотя бы вы были их автором, если какая-то комиссия признает их достойными считаться «национальным достоянием». Особенно плохо обстоит дело с книгами. Сейчас разрешается вывозить книги, изданные только после 1965-го года, так что личные библиотеки приходится бросать здесь. И за каждую разрешенную книгу «отъезжант» платит тройную цену: одну он платит при покупке, а две — в качестве таможенной пошлины.

Иногда это ограбление завершается у таможенного барьера в аэропорту таким «пуантом»: таможенник, увидев бутылку водки среди ручной клади нечаянно роняет ее на бетонный пол…

Еще хуже приходится тем, кто попадает в «отказники» («рефьюзники», как говорят остряки). Отказывают под видом «секретности» работы (при этом оказывается, что у нас нет сроков секретности) ; отказывают из-за упрямства родственников (очень часто инспирированного той же полицией) ; отказывают без объяснения причин: просто пишут «рефьюзнику»: «Ваш отъезд в настоящее время является нецелесообразным».

«Рефюзников» чаще всего выгоняют с работы и лишают возможности устроиться на другую работу по специальности. Они работают ночными сторожами, лифтерами, истопниками, но и тут милиция старается лишить их работы, чтобы зачислить в «тунеядцы» и «на законном основании» отправить в ссылку. Так, 10 лет пробыл в отказе один мой ленинградский знакомый Э. А., который до того переводил с английского статьи по производству алюминия в Америке и Англии и был режиссером любительского английского театра.

Лишенный своей квартиры и работы, он нанялся истопником при какой-то бане и давал частные уроки английского языка, содержа на этот заработок жену и ребенка (родившегося и выросшего «рефьзником»). Милиция то и дело добивалась его увольнения, и ему приходилось торопливо подыскивать другое место, чтобы его не выслали, как когда-то поэта Бродского, куда-нибудь в Заполярье и семья не лишилась бы самой возможности существовать…

Издевательства властей, сопровождаемые антисемитскими публикациями и выступлениями таких писателей, как Астафьев, Распутин, распускаемые кем-то слухи о всемирном жидо-массонском заговоре привели к тому что евреям стало небезопасно появляться в ряде случаев в некоторых общественных местах, какие-то люди стали угрожать еврейскими погромами, на евреев стали сваливать всё зло, произведенное советской властью, стали ходить какие-то подметные письма с обвинениями в адрес евреев и угрозами с ними расправиться, и наконец возникло общество «Память», которое фактически своей целью объявило борьбу с евреями…

Так в последней трети ХХ-го века начался еврейский исход из России, трагический как для евреев, так и для русских. Это трагедия еврейского народа, ожидавшего от социальной революции обещанного ее вождями и теоретиками избавления от всеобщего отвержения, постигшего их чуть не со времен Тита. Это и трагедия России, лишающейся огромной части своего духовного богатства. Наше начальстве называет это «утечкой мозгов», переводя на деляческий жаргон невосполнимые духовные утраты. Оно пытается приостановить этот процесс, им самим начатый. Уже в 1983-м году Андропов, поняв, что он освободил джина из бутылки, создал некий «антикомитет» во главе с генералом Драгунским, сделавший открытие, что советские евреи — тоже «наши люди». Одновременно полиция почти прекратила выдавать выездные визы. Но это не убедило ни одного еврея. Да и как доверять какому-то Драгунскому, когда в стране запрещен еврейский язык и практически невозможно еврею жить в соответствии с требованиями его религии. Как верить, когда на работу не берут, в университет не принимают! А тут еще писатели по телевизору говорят о каких-то нехороших «инородцах», а какая-то Андреева из Ленинграда пишет об одной «контрреволюционной нации»!

Я не знаю, возможно ли еще убедить русских евреев, что их жизнь в России может быть безущербной…