Лето 1928 года было последним сытным летом в жизни нашей семьи и нашей страны. Революция устремилась дальше. Ее кровавый пик был еще впереди. Последовавшие события Сталин позже назвал «революцией сверху» (в Китае аналогичный этап получил наименование «культурной революции»). Оценивая эти события, некоторые люди тогда и позже (до сих пор) утверждали, что Сталин нарушил заветы Ленина, отказавшись от политики НЭПа; другие — напротив — утверждали и утверждают, что Сталин правильно понял план Ленина. Когда‑то мне этот спор казался очень важным, и я принимал то одну, то другую сторону.
Ленин, разумеется, не отказывался от коммунистической доктрины, он только приоткрыл клапан, чтобы не взорвалось все его устройство, но само устройство сохранил, оставил ВЧК‑ОГПУ, продолжал преследовать всякую духовность. Но суть дела была не в нем, не в Сталине, не в их планах и приемах.
Суть дела была в том, что революция еще не закончилась, еще не достигла тех результатов, которые ожидались, и еще себя не дискредитировала в той мере, чтобы противостоящие ей силы смогли бы успешно ей противостоять.
Практически вся власть в стране принадлежала диктатору, возглавлявшему «партию нового типа», и члены этой партии занимали решительно все мало‑мальски значительные посты во всех сферах государственной и общественной жизни. Там было тысяч сто фанатиков, готовых на все жертвы и на все преступления во имя мечтательного «светлого будущего», и не менее миллиона авантюристов, аферистов, карьеристов, проходимцев всякого рода, уже развращенных за десять революционных лет властью и безнаказанностью, охотно готовых идти на любые преступления ради сохранения и упрочения своего господства. Эта партия готова была следовать за своим диктатором куда угодно вглубь революции, но отвергла бы его и заменила другим при малейшем подозрении, что он хочет реставрации. Далее шли «массы» (преимущественно городские), лишенные подлинных духовных вождей и учителей, частично обманутые, частично напуганные, еще ожидающие обещанных «сладких плодов» революции, знающие о страшных лубянских подвалах; старая интеллигенция, которой никто не верил, терроризованная и сбитая с толку, в большинстве утратившая сама веру в «старые» ценности; новая — никаких ценностей, кроме коммунистических лозунгов, не имеющая; западная интеллигенция, мировые «мастера культуры», все сплошь сочувствующие большевикам и отвергающие «сказки» об их жестокости. Духовенство, беспомощное без поддержки народа перед осатаневшей властью; крестьянство, разобщенное по условиям своей жизни, теперь уже не имеющее ни оружия, ни организаторов.
Эта ситуация, а вовсе не воля Ленина или Сталина, определила дальнейший ход событий. Сталин, безусловно, был наделен громадной волей к власти и был великим мастером интриги, но он только использовал ситуацию, которая и без него развивалась бы в том же направлении. И я не могу исключить, что в таком развитии истории был какой‑то высший смысл, которого людям, по крайней мере современникам, знать не дано.
Расправившись с такими неказистыми «вождями», как Зиновьев и Каменев, которых он же на XIII съезде произвел в «вожди», Сталин приступил к расправе с теми, кто до сих пор покорно следовал за ним, хотя к его шайке не принадлежал, — с Бухариным, Рыковым, Томским.
Сталин шел к единоличной диктатуре, реально к концу 1928 года он уже ее добился, но ее нужно было упрочить. Партия (он сам — генсек), тайная полиция (Менжинский), армия (Ворошилов) — три основные силы режима были в его руках. Номинальный глава законодательной власти — «дедушка Калинин» (председатель ВЦИКа) — был пешкой в чьих угодно руках. Но незачем было оставлять в чужих руках Совнарком (Рыков), профсоюзы (Томский), печать (Бухарин).
Сталин хорошо знал, что любая заштатная комиссия в системе мифологизированного государства может в руках умелого демагога оказаться «архимедовым рычагом». Он помнил тактику Ленина, умевшего всякий раз свое меньшинство превращать в большинство, и помнил, что даже Ленин не смог вовремя разгадать его, Сталина. Он помнил, что от воли шестерки — Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Рыкова, Томского — зависела на XIII съезде его, Сталина, судьба. Тогда обсуждалось так называемое «Завещание» покойного вождя мировой революции, в котором завещатель признавался, что судьба созданного им «нового мира» зависит от произвола и личных качеств одного‑единственного лица, возглавляющего «партию нового типа». Покойник дал волю своей гордыне и желчи, у всех нашел недостатки и так и не назвал себе достойного преемника. Но он прямо сказал, что Сталина надо снять. Это был роковой момент в судьбе Сталина, но — он выкрутился!
Обиженные покойником, боясь и подозревая друг друга, шестеро «вождей» решили оставить Сталина, не подозревая, какие в нем скрываются таланты, и воображая, что он будет им по гроб жизни благодарен.
Так возникла новая традиция. До сих пор сильнейший оттеснял Плеханова, Мартова, Троцкого… Отныне сильнейшие и языкастые станут козлами отпущения, которых в жертву мировой революции будут сбрасывать со скалы в пропасть. Вождями‑диктаторами будут становиться тихие и косноязычные: Сталин, Хрущев, Брежнев…
Итак, Бухарину, Рыкову, Томскому пришла пора — они созрели для жатвы скорби. Для этого, по правде сказать, не было другой причины, кроме той, что они «не свои», а потому и положиться на них нельзя, да и места их нужны: «свои‑то не задаром „свои“».
И вот Сталин возвращает «военный коммунизм», возрождает продразверстку под названием коллективизации, отправляет миллионы людей под пули палачей, миллионы — в концлагеря или на каторгу, которые именуются «исправительно‑трудовыми лагерями» и «ссылкой». И — никакой гражданской войны, и Горький, когда‑то осудивший Ленина, благословил каторгу Беломоро‑Балтийского канала, западные «интеллектуалы» и слышать не хотят о выдуманных зверствах большевиков, Бернард Шоу, Ромен Роллан, Лион Фейхтвангер, Герберт Уэллс, Анри Барбюс, Луи Арагон и прочие поют осанну.
Более того, Сталин трансформировал — и какой ценой! — самое партию, превратил ее в безликий бюрократический аппарат, свято и слепо повинующийся своему «хозяину», как стали сами аппаратчики называть своего бывшего «вождя».
Что там «съезд индустриализации» (1925 год), за которым никакой индустриализации не последовало, как за «съездом коллективизации» (1927 год) не последовало коллективизации! Зачем вообще эти съезды, которые пока что были только ареной партийной борьбы, исходными точками расколов и оппозиций? Да и резолюции этих «съездов» вождями «нового типа» никогда не выполнялись, если были неудобны им. Сталин заменил съезды конференциями, конференции — «расширенными заседаниями», расширенные — простыми пленумами ЦК, пленумы — только «заслушивают» и «принимают» то, что подготовлено на политбюро, но и бюро менее оперативно, чем личный секретариат, набор технических служащих, безвестных и безымянных, которые по указанию генсека готовят решения, планируют мероприятия. Все остальное — бутафория.
На бумаге остались вроде все «права», но пользоваться «правами» не стало возможности. Например, «свобода печати» — вся бумага, все издательства, все редакции, все типографии — принадлежат государству, в них работают чиновники, наверху цензура, именуемая Главлитом. Можно свободно печатать все, что угодно начальству. То же — «право нации на самоопределение вплоть до государственного отделения». Или — «съезд — высший орган партии»: его созывает ЦК, а также он может быть созван по требованию всего одной трети членов партии, представленных на предшествующем съезде, даже если ЦК не хочет собирать съезда. При царе был случай: III съезд собрали вопреки воле ЦК. Ну, а как собрать внеочередной съезд при социализме, если ЦК этого не хочет? Взять побольше бумаги и пойти по стране собирать подписи желающих собрать съезд. Надо всего‑то собрать миллионов 5–6 подписей. Представьте картинку: Сталин не хочет собирать съезда, а какой‑нибудь Сидоров ходит по градам и весям и собирает подписи.
В арифметической прогрессии стали возрастать промежутки между съездами: с 1917 по 1925 год съезды собирались ежегодно, но XV съезд собрали не в 1926 году, а в 1927‑м; XVI съезд — в 1930‑м, XVII съезд — в 1934‑м, XVIII съезд — в 1939‑м. Потом и прогрессия надоела. XIX съезд Сталин разрешил собрать только в 1952 году, через тринадцать лет после XVIII! И никто не возражал. И никто не удивлялся.
Раньше что ни дело — то съезд: мир подписывать, к НЭПу переходить… А теперь — первый пятилетний план, колхозы, раскулачивание, Конституция, договор с Гитлером, война с Германией, условия капитуляции, переговоры в Тегеране, в Ялте, в Потсдаме, роспуск Коминтерна, создание Коминформа, восстановление хозяйства, отлучение Тито, смерть Сталина, разгром «фракционеров» (1957 год), низложение главы партии и государства (1964 год), принятие еще одной Конституции… все без съездов, все «рабочим порядком».
На первых порах «революция сверху» была осуществлением отвергнутой на словах программы Троцкого — строительства тяжелой промышленности за счет ограбления крестьянства (вообще переименование как глобальный прием необходимо вытекает из тактики «вседозволенности» и с успехом постоянно применялось Лениным от его первой работы против народников до статьи о Рабкрине, от его действий в редакции «Искры» до попытки блокироваться с Троцким).
«Съезд индустриализации», «съезд коллективизации»… Сталин дал такую индустриализацию, такую коллективизацию, что задрожала вся страна и весь мир вздрогнул!
Для начала и в залог будущего всеобщего счастья с осени 1928 года были введены карточки на хлеб. В следующем году карточки распространились на все, без чего человеку жить нельзя, кроме воздуха и воды.