Таганка

Под утро меня, Прокудина и еще кого-то вызвали в коридор, и повели вниз по лестнице. Когда мы спускались, откуда-то донесся страшный, пронзительный женский вопль, такой страшный, что я остановился, не в силах сделать следующий шаг, и конвоир меня подтолкнул, — никогда в жизни — в Тамбовской губернии, когда тронулся на фронт эшелон и тысячи провожавших баб издали одновременный вопль, на войне, где я перевидал тысячи искалеченных людей, накладывал жгуты и шины, переносил раненых с газовой гангреной, в урологическом отделении больницы, где люди корчились от почечных колик, — никогда больше я не слышал такого ужаса в человеческом голосе. Тогда я воспринял этот крик как увертюру к своей собственной дальнейшей судьбе.

Во дворе меня и других запихнули в «черный ворон», именно запихнули — так много людей, ради экономии бензина ли, времени, а вернее — ради издевательства и внушения ужаса, постарались нагрузить в одну небольшую машину. Мы были утрамбованы так, что дышалось с трудом, а потому эта поездка, в отличие от ночной поездки с бурым в легковой машине на Лубянку, показалась очень долгой.

Наконец остановка, лязг ворот, машина разворачивается и встает. Спустя какой-то мучительный срок нас вводят в новый приемный покой — Таганской тюрьмы, как — неизвестно от кого — вдруг разом всем становится известно, — добротной тюрьмы с крепостными стенами, построенной не то при Анне Ивановне, не то при Елизавете Петровне[1], простоявшей до хрущевского царствования в переулках неподалеку от Краснохолмского моста, в Каменщиках.[2]

Здесь снова обыск с раздеванием донага, отбирают калоши, ремень, шнурки от ботинок и узелок, который накануне второпях собрала мне мама, а взамен отобранного выдают квитанцию. Из узелка мне разрешили взять только кусок мыла, который предварительно разрезали на четыре части (не спрятаны ли в нем инструменты, взрывчатка, яд?) и пару носовых платков. Пальто и шапку оставили при мне, но отрезали все пуговицы и вырвали все крючки на пальто, на верхнем и нижнем белье.

Эти оторванные пуговицы — нововведение в российском тюремном быте, придуманное советскими охранниками, — недаром стали одним из лейтмотивов свободной русской литературы от Булгакова до Солженицына, своеобразным символом социалистического гуманизма (у Булгакова, например, даже нет прямого сообщения о пребывании Мастера в тюрьме, просто сказано, что однажды осенней ночью к нему «в окно постучали», а «в половине января, ночью, в том же самом пальто, но с оборванными пуговицами» Мастер «жался от холода» в своем «дворике», — так через оторванные пуговицы сообщает писатель эпохи социализма читателю об аресте и освобождении своего героя). Большевики упрочили и расширили круговую поруку, всегда (по крайней мере, со времен татарского ига) существовавшую в России, возродили систему заложничества и пытки, о которых мы знали только из истории, но отрывание пуговиц решительно принадлежит им самим, и в этой, казалось бы, бессмысленной и сравнительно невинной, по крайней мере — безболезненной детали сказалась сладострастная ухмылка хама и палача над беспомощной жертвой: и в самом деле, ведь занятно смотреть, как человек (какой-нибудь академик Вавилов, народный артист Мейерхольд или поэт Мандельштам) торопливо вышагивает под окрики конвоиров в уборную или на допрос, держа по строжайшему ритуалу руки за спиной и в то же время как-то исхищряясь, чтобы во время этих путешествий с него не свалились штаны. Один присяжный советский враль от литературоведения, некто Петелин[3], стараясь нейтрализовать опасную книгу Булгакова, перестарался в своем усердии и пытался доказать, что булгаковский герой вовсе не был жертвой советской тайной полиции, а просто сам бежал из дому, спасаясь от … своей любовницы, Маргариты! Нагородив кучу всяких вздорных аргументов, чтобы «доказать» этот вздор, хитроумный Петелин при этом, однако, простодушно привел ту самую цитату из булгаковского романа про оторванные пуговицы, на которую и рассчитывал писатель как на сигнал, сообщавший об аресте его героя! — Не понял благонамеренный Петелин этого сигнала, не достало ему жизненного опыта, чтобы успешно выполнять свои охранительные функции в советском литературоведении. (Вот бы увидеть этого самого Петелина, шествующим в такой позе — с руками, заложенными за спину и поддерживающим спускающиеся штанишки, — хотя бы за гонораром в кассу Гослитиздата!)

Впрочем, в начале 1939 г. пуговицы нам вернули: пришел вертухай и выдал на камеру две иголки и целый мешок пуговиц. Пуговицы были самые разнообразные — от бюстгальтеров и дамских пальто, жилетные, шинельные, кальсонные, не было только нужных пуговиц, так что пришлось пришивать какие попало.[4]

По окончании «процедуры» меня повели в камеру, по дороге несколько раз заставляя становиться лицом к стене, чтобы я не видел других арестантов, которых вели мне навстречу.

В интерьерах тюрьмы меня поразили два момента: длинные, угрюмые каменные коридоры без окон. Представившиеся мне подобием средневековых лабиринтов, сооруженных внутри стен непомерной толщины, и огромное, помещение, напомнившее мне зал ожидания Казанского вокзала в Москве, только в этом зале не было ни души, а вдоль четырех стен шли в четыре яруса металлические сплошные балконы, защищенные всё теми же сетками, а в стенах каждого яруса — массивные железные двери камер с засовами, громадными висячими замками и «глазками» для вертухаев.

Запах по всей тюрьме (не говоря о самих камерах, а тем более — уборных) стоял отвратительный: липкая, плотная смесь хлорки, всевозможных человеческих испарений, испражнений, и тюремной пищи. Эта незабываемая вонь преследовала меня долгие годы, каждый раз воскрешая в памяти то те, то другие сцены тюремной жизни.

  1. Уточнить (авторская пометка на полях).

  2. Таганская тюрьма (Московская губернская уголовная тюрьма) была построена в 1804 году. Таганская тюрьма располагалась недалеко от Таганской площади на углу ул. Малые Каменщики и Новоспасского пер. В 1958 году здание тюрьмы было взорвано, и на его месте построены жилые дома.

  3. Виктор Васильевич Петелин (р. 1929), автор многочисленных биографических работ о Шолохове, Шаляпине, Булгакове и др.

  4. Почему и зачем вернули нам пуговицы? — Ведь позже, например, в 40-е годы, их опять стали отрывать. Возможно, это было одним из проявлений «бериевской оттепели». (прим. автора)